В декабре прошлого года на 20-летнюю студентку из Архангельска Олесю Кривцову завели два уголовных дела по статьям о "дискредитации армии" и об оправдании терроризма. Ей поставили в вину антивоенные посты в социальных сетях, посвященные "референдумам" о присоединении оккупированных украинских территорий и о взрыве на мосту через Керченский пролив. На время следствия девушку посадили под домашний арест, но ей удалось сбежать и уехать в Литву. В интервью Дрону Кривцова рассказала о том, как решилась на побег, чем собирается заниматься в эмиграции и чем, по ее мнению, закончится война.
– Для начала расскажите, пожалуйста, откуда вы родом и где учились.
– Я родилась 12 февраля 2003 года в Белгороде. Потом мама с папой развелись, и мы с мамой переехали в город Северодвинск в Архангельской области. Там я училась в двух школах – сначала в обычной, а потом в классе Следственного комитета. В 2021 году поступила в Северный (Арктический) федеральный университет имени М. В. Ломоносова. Там я училась на направлении "Реклама и связи с общественностью".
- Читайте телеграм Дрона, комментируйте новости
– В какой момент вы стали интересоваться политикой?
– Наверное, как и многие, лет в шестнадцать, когда на ютубе наткнулась на ролики Навального, Невзорова.
– И как вас с такими взглядами угораздило попасть в класс Следственного комитета?
– Я просто хотела уходить из своей школы, потому что в обычной провинциальной школе очень много проблем. Потому что образование там не очень, а вокруг очень много странных людей и так далее. Я начала искать школы. Были варианты языковая школа или класс Следственного комитета. Я подумала: "О, прикольно!" и пошла туда, и это было правда прикольно.
– Это не шло вразрез с вашей политической позицией?
– Нет. В теории класс был кадетский, но на практике мы просто разговаривали о том, что происходит в Следственном комитете, почему туда стоит идти работать или почему не стоит. Очень много психологии изучали, поэтому – да, это было прикольное путешествие. Назовем это так.
– А как к вашим оппозиционным взглядам отнеслась ваша мама?
– Мама – скажем так, чтобы ей не навредить сильно, – это человек, который меня поддерживает абсолютно во всем. У нее друзья в Украине, родственники в Украине. Поэтому она меня поддерживает.
– В феврале 2022 года началась война. Многие россияне это не приняли, но при этом держали свое мнение при себе, понимая, что выражать его опасно. Вы же свое мнение решились выразить открыто. Почему вы не стали молчать?
– Я не стала молчать с самого первого дня войны, когда еще статей этих ублюдских (о дискредитации российской армии. – Дрон) не было в нашем Уголовном кодексе. Потом в марте, по-моему, появились уже статьи о фейках и о дискредитации армии, но на тот момент я просто репостила в инстаграме какие-то записи из других сообществ и, может быть, как-то одним словом комментировала, вроде "преступник". Мне не было страшно, что за мной придут, потому что, несмотря на то, что я смотрела все эти новости (о преследовании за антивоенные высказывания), все это от меня было как-то далеко. Я жила в маленьком городе и была уверена, что будут хватать людей именно после каких-то больших перфомансов. В общем-то, так и случилось.
– Весной на вас завели административное дело за расклеивание антивоенных листовок к 9 Мая и назначили вам штраф. А что именно стало основанием для уголовных дел? Правда ли, что все началось после того, как на вас донесли ваши одногруппники?
– Не совсем так. Очень многие издания написали, что это были одногруппники, но на самом деле это были просто однокурсники, то есть люди из параллели в университете. Они донесли на меня по уголовному делу, которое завели за оправдание терроризма. Они именно занимались репостами (в групповом чате) моих скринов в инстаграме (в них Кривцова, в частности, писала о том, что украинцы имеют право радоваться подрыву моста через Керченский пролив. – Прим. Дрона). А дело о дискредитации армии завели на основании переписки с моей одногруппницей, но я никогда ее, как это у нас называется, не деанонила (не раскрывала ее личность. – Прим. Дрона) и не хочу этого делать, потому что она это сделала под давлением со стороны Федеральной службы безопасности (ФСБ). Я ее понимаю.
– То есть спецслужбы надавили на вашу одногруппницу, и она сообщила в органы, что вы пишете в чате университетской группы какие-то запрещенные вещи?
– Ей просто позвонили и сказали, за какое число им нужна переписка. "Вконтакте" – это у нас в России очень подментованная соцсеть, и любой орган власти может получить оттуда любую переписку буквально через день.
– А как органы вообще на нее вышли? Почему стали давить именно на нее?
– Потому что она знакомая одного из доносчиков по моему делу, и через доносчика вышли на нее.
– Как вы оказались под домашним арестом?
– Сначала у меня была (мера пресечения в виде) запрета определенных действий. Мне просто было запрещено пользоваться интернетом и мобильной связью. 3 января этого года, когда я приехала из Северодвинска в Архангельск к своему мужу, меня на выходе из автобуса задержали сотрудники ФСБ и отвезли в Следственный комитет. Там мне сказали, что я купила четыре железнодорожных билета на этот день (якобы чтобы скрыться от следствия). За несколько дней до этого меня объявили в розыск. Это было сделано для того, чтобы (база данных МВД России) "Розыск-Магистраль" зафиксировала эти билеты. Таким образом ФСБ сфальсифицировала доказательства для суда, чтобы заключить меня под стражу. Но суд отправил меня под домашний арест. На вопрос, почему меня не задержали на вокзале (чтобы доказать, что я собираюсь уехать из города), ответа мне не дал никто.
Этот случай очень сильно выбил меня из колеи, потому что я на сто процентов убедилась в том, что ФСБ и Следственный комитет – это преступники. Их правоохранительную роль я всегда ставила под сомнение, но в тот день я поняла, что это преступники и что они способны абсолютно на всё. Я думаю, что после моей истории никто не должен сомневаться в том, что Навального точно отравили. Потому что если (силовики поступили так) со мной – с человеком, который практически ничего серьезного не сделал для протеста и (антивоенного) движения, – то что они могли сделать с человеком с фамилией на букву "Н"!
– Как вы решились на побег из-под домашнего ареста? Это же рискованно – вдруг вас поймают, ничего не получится, и вы сделаете себе только хуже.
– После того как я оказалась под домашним арестом, я начала думать о том, что я хочу сбежать от этого. Мне было страшно. Меня никто не слышал. Даже решение суда о домашнем аресте было несправедливым абсолютно, потому что никакие билеты я тогда не покупала, и тем не менее суд избрал мне незаконную меру пресечения. Я начала думать о том, чтобы уехать, и вот я уехала. Я понимала, что хуже бы не было, потому что мне светил реальный срок. Я в этом практически не сомневаюсь. И если бы я (в случае поимки) села просто в СИЗО еще на два месяца, это не такие уж большие цифры и сроки.
– Вы говорили журналистам, что не можете раскрывать подробностей своего бегства в Литву, чтобы не подвести людей, которые вам помогали. Но все-таки: как вам удалось проделать путь от Архангельска до государственной границы и остаться при этом незамеченной для правоохранительных органов, которые за вами тщательно следили?
– Да, есть несколько нюансов – я не могу раскрывать детали маршрута и кто мне помогал. Но я скажу, что из дома я вышла с браслетом слежения на ноге. То есть он оставался у меня. Есть заблуждение, что в этих браслетах имеются GPS-датчики, которые отслеживают точное местоположение. Но таких датчиков там нет. Когда-то один человек своровал очень много денег у всех, чтобы этого датчика там не было. Этот браслет работает просто по принципу Wi-Fi, то есть как только я отхожу на 200 метров от ФСИН-коробки (устройство, устанавливаемое Федеральной службы исполнения наказаний, для слежения за подследственными, которые находятся под домашним арестом. – Прим. Дрона), которая стоит у меня дома, то сотрудники перестают видеть, где я нахожусь, скажем так. Почему я осталась незамеченной? Потому что меня в отличие от спецслужб не сдерживают коррупция и бюрократия. Я могу принимать любое решение, и для этого мне не нужно одобрение или письменные отмашки. А допустим, для того чтобы начать те же самые розыскные действия, силовикам нужны на это санкции.
– То есть это просто очень неповоротливый механизм: пока они сообразили, что происходит, пока начали вас искать, вы уже были в безопасности.
– Из ФСИН ко мне пришли только на следующий день. Ночью никто не среагировал. Скорее всего, они никогда не реагируют, если ночью кто-то сбегает. Вот я и смогла сбежать таким образом.
– В России остались ваш муж, ваша мама и другие близкие люди. Они сейчас в безопасности?
– Они не в безопасности, потому что они находятся в России. Это оксюморон. Первое время маме угрожал следователь такими примитивными угрозами, типа "Подумай о своей дочери, подумай о ее муже, вы никуда не устроитесь. Я отправлю ее дело в суд, там вынесут приговор". А потом я маму попросила с ними не общаться. Написала ему сама. Он мне стал писать какие-то ужасные вещи в ответ.
– Ваши родные собираются оставаться в России или планируют уехать?
– К сожалению, я не могу об этом рассказать.
– Какие у вас дальнейшие планы? Чем вы собираетесь заниматься?
– Я остаюсь в Литве. Тут есть университет, в котором преподают на русском. Мой английский язык не настолько хорош, чтобы я могла учиться на нем. Да и в принципе, Европейский гуманитарный университет как проект мне нравится. Сейчас у меня в планах на самом деле такие бытовые задачи: разобраться с постоянным жильем и найти хоть какую-нибудь работу. Потом уже можно будет думать и о хобби с учебой.
– Литва, как и многие страны Европы, однозначно поддержала Украину во время войны, и, по слухам, к россиянам там отношение, прямо скажем, неоднозначное. Почувствовали ли вы, как россиянка, негативное отношение к себе? Были ли у вас какие-то неприятные ситуации в связи с этим?
– Полностью противоположная ситуация. Со мной все разговаривают на русском, все очень мило общаются. Если кто-то узнаёт мою историю, то потом, впоследствии, передает очень много слов поддержки. Недавно я шла по центру Вильнюса, и там молодой человек пел "Кукушку" (песня Виктора Цоя. – Прим. Дрона) под гитару с микрофоном. Когда он допел, я к нему подошла и спросила, почему он это делает. Он сказал, что он коренной литовец и что ему нравятся российские песни. Никакой ненависти, никакого презрения я не почувствовала. И думаю, что не почувствую.
– Есть ли у вас в дальнейших планах заниматься общественным активизмом, чтобы продолжать транслировать свою антивоенную позицию?
– У меня не изменилась позиция, но мне нужно подумать о том, как это сделать эффективно. Потому что в России, допустим, когда я выхожу на митинг, я делаю это в своей стране и обращаюсь к органам власти своей страны с тем, чтобы они остановили войну. А если тут я выйду на митинг и пойду к российскому посольству, сотрудники посмотрят на меня, покрутят пальцем у виска и продолжат заниматься какой-то своей бюрократической работой дальше. Поэтому я очень хочу заниматься антивоенной деятельностью, но мне нужно подумать, как это устроить, чтобы это было эффективно и полезно.
– Какой исход войны кажется вам наиболее вероятным? Какой будет судьба путинского режима?
– Я верю, что Украина победит – переможе. Я очень хочу в это верить и очень на это надеюсь. И кроме того, что этой победой Украина обретет свободу от того, что сейчас происходит, так это еще и очень сильно расшатает российский режим и поспособствует его разрушению.
– Когда, на ваш взгляд, вы сможете безопасно вернуться в Россию? Что для этого должно произойти?
– Я не знаю. Наверное, смерть Владимира Путина и какое-то время после неё.
– Чтобы убедиться, что не произошло повторение того же самого, только с другим действующими лицами.
– Да. (Важное условие моего возвращения –) амнистия политических заключенных. Иначе никак.