Украинская журналистка Ольга Руденко работала в издании Kyiv Post на протяжении 10 лет. В 2011 году она пришла в газету как журналист, в 2017 году стала заместителем главного редактора. Когда стало известно, что Kyiv Post закрывается, Руденко находилась за полмира от Украины. Для нее такое решение владельца издания Аднана Кивана стало неожиданностью, но журналисткий цех принял решение продолжать рассказывать миру правду об Украине. Создав новый бренд под названием The Kyiv Independent, сайту удалось собрать внушительную сумму для поддержания работы. Это году Руденко уже оказалась на обложке журнала Time и возшла в список Forbes "30 до 30". "Дрон Медиа" пообщался с Ольгой Руденко о том, как ей удалось создать сайт, который быстро завоевал популярность среди англоязычной аудитории.
О закрытии Kyiv Post
— Как вы узнали о том, что Kyiv Post закрывается?
— На момент, когда закрылся Kyiv Post, я работала там 10 лет. Последние четыре года я была заместителем главного редактора. Когда непосредственно произошло закрытие редакции, я не работала, а на три месяца уехала учиться в Чикаго. Это был такой мой небольшой сабатикал, чтобы отвлечься.
В последние несколько месяцев мы понимали, что назревает какой-то ход напряжения между собственником и ньюзрумом. У нас было понимание, что в некоторых органах власти очень сильно недовольны нашими критическими материалами, в частности в Офисе генерального прокурора Ирины Венедиктовой, о который мы писали в достаточно критическом тоне, оценивая ее успехи на должности генерального прокурора. Уже позже у нас появилось понимание, что из Офиса генпрокурора непосредственно оказывают давление на собственника. Ну и параллельно с этим, насколько я понимаю, к собственнику приходило понимание того, что быть владельцем издания с независимой редакционной политикой в Украине приносит слишком много проблем. Эти факторы так совпали, что ему, очевидно, захотелось, иметь больше контроля над тем, о чем пишет газета. Потому что у нас была независимая редакционная политика, собственник не диктовал нам о ком писать, или о чем умалчивать. Все решения о том, что выпускать газете, принимались нами внутри редакции.
Паралельно собственник высказывал желание открыть украино- или русскоязычную версию Kyiv Post, потому что газета выходила только на английском. И примерно в середине октября (2021 года. — Прим. "Дрон Медиа") редакция Kyiv Post сильно удивилась, так как на Facebook появился пост от одесской журналистки Елены Ротари о том, что "Kyiv Post запускает украиноязычную и русскоязычную версию", и она, Елена Ротари, является главным редактором этой версии. Никто, включая главного редактора Kyiv Post, об этом ничего не знал.
Мы восприняли это как попытку собственника запустить параллельное издание под тем же брендом, которое будет ему подконтрольным. После того как главный редактор Брайан Боннер поговорил с собственником, тот заверил его, что вышло какое-то недоразумение. Но все же собственник высказал, что эту журналистку, которая давно с ним работала (она из другого его СМИ в Одессе), нужно ввести в коллектив на топовую позицию. Например, на заместителя главреда или что-то такое.
Это вызвало сопротивление в коллективе, потому что назначение людей в редакционный коллектив — это не прерогатива собственника, это прерогатива главреда. Собственник может назначить главреда, но последний является стражем редакционной независимости, в частности возможности нанимать прозрачно людей.
Интересно то, что журналистка даже не владела английским языком, а это наш рабочий язык, на котором происходит все общение внутри редакции.
После того как коллектив не очень хорошо воспринял такую идею, было встречное предложение, чтобы она прозрачно прошла конкурс на вакансию. Коллектив понимал, что такое решение (назначить Елену Ротари. — Прим. "Дрон Медиа") было попыткой собственника установить контроль внутри редакции. После этого собственник сообщил главреду, что газета закрывается и все уволены. Эту новость главный редактор объявил коллективу на утренней летучке 8 ноября 2021 года.
Фото: International Press Institute
— Связываете ли вы закрытие редакции с вашим отсутствием? Мог ли собственник спланировать это?
— Нет, с моим отъездом это никак не было связано. Я всего один раз за всю работу в Kyiv Post общалась с собственником (когда он приходил знакомиться с редакцией) и никаких его контактов не имела. Все общение с ним вел главный редактор. Это просто так совпало.
— Как на новость о закрытии газеты реагировали журналисты? Были какие-то попытки переубедить собственника?
— Все журналисты были на одной стороне в этом вопросе. Все были согласны, что это вмешательство в редакционную независимость. Всех шокировал этот странный финт с открытием параллельного Kyiv Post с неизвестным нам человеком. Эта история свернулась — никакого украиноязычного Kyiv Post нет. Но что это было: только давление на редакцию со стороны собственника, чтобы склонить к чему-то, или что — мы не знаем. Весь коллектив был единогласно настроен против этого.
Когда было объявлено о закрытии издания, коллектив (не главред, а активное ядро в середине редакции) инициировал телефонный разговор с собственником. Вообще таких звонков было два. Они пытались узнать причины такого решения.
Было понимание, что бренд разрушен. Появились заголовки в The Guardian, CNN и других мировых СМИ о том, что закрывается главная украинская независимая англоязычная газета. Kyiv Post читали 26 лет, нас знали все. Было понимание, что собственник обесценил Kyiv Post, который купил за большую сумму в 2018 году. Колектив даже предлагал, если он не хочет больше этим заниматься и иметь проблемы, связанные с газетой, передать издание журналистам, чтобы они сами находили финансирование. Это был бы достойный выход из ситуации для собственника. Но он отверг это предложение.
— Остались ли у собственника на момент закрытия газеты долги перед редакцией?
— Нет, он поступил в этом смысле порядочно — все сотрудники получили две зарплаты — за ноябрь и декабрь (решение закрыть газету собственник принял в начале ноября. — Прим. "Дрон Медиа").
— Вы новость о закрытии Kyiv Post узнали от коллег?
Да, я же была в Чикаго и общалась с коллегами. Я знала, что какой-то разговор назревает важный в тот день. У меня была разница во времени с Украиной, и когда я проснулась, это уже все случилось. Было много сообщений во всех мессенджерах, но первое, что я увидела, это было уведомление от кого-то из редакции: "Киван закрывает газету и увольняет всех".
— Как на закрытые Kyiv Post отреагировал Запад? Были предложения проспонсировать редакцию?
— Предложений помочь нам финансово не было, но возмущения были. Было откликов очень много на закрытие Kyiv Post. Очень много читателей поняли, что это наступление на свободу слова. Многие восприняли это правильно. Людям не все равно было. Они понимали, что произошло, и они следили за этой ситуацией, включались. Они и стали первыми читателями The Kyiv Independent.
О создании The Kyiv Independent
— Идея создать новый проект пришла сразу?
— Да, сразу. На самом деле у меня такие мысли были очень давно, потому что когда ты делаешь независимую журналистику в Украине, то понимаешь, что у тебя есть ряд угроз, которые перед тобой стоят, и в какой-то момент властям это может не понравится — если не теперешним, так следующим. Ты всегда с ощущением нависшей угрозы над собой живешь. Когда-то было обсуждение в редакции, что если здесь (в Kyiv Post. — Прим. "Дрон Медиа") идет что-то не так, то мы всегда можем всей командой уйти и основать что-то свое. Попытаться сделать это отдельно под новым брендом, сделать Kyiv Post 2.0.
— У меня всегда было понимание, что такая опция существует. Она очень сложная, рискованная, потому что трудно найти деньги на это, но она в целом есть. Когда это (закрытие Kyiv Post. — Прим. "Дрон Медиа") случилось, я в тот же день говорила по телефону с одним из коллег в Киеве. Я сказала ему, что если уже бывшая редакция решит создавать что-то свое, новое, то я с ними.
— По сути The Kyiv Independent — второе дыхание Kyiv Post?
— Не совсем так. Можно сказать, что The Kyiv Independent — это второе дыхание независимой англоязычной журналистики в Украине, но я бы не привязывала это к Kyiv Post. Тем более, что, к сожалению, сейчас там есть команда, которая делает какую-то очень позорную зомби-версию Kyiv Post. И нам это довольно неприятно, потому что брендом, на который мы так долго работали, я лично 10 лет работала, сейчас какие-то люди с принципами, позволяют себе после такой истории притворяться, что они делают журналистику, пользоваться им… Все это вызывает сложные ощущения. Поэтому я бы не называла нас вторым дыханием Kyiv Post, потому что Kyiv Post сейчас — это совсем не то, чем он был, когда мы там работали.
— С запуском The Kyiv Independent вы открыли для себя новые масштабы в журналистике? Стало свободнее "дышать"?
— Нам довольно свободно дышалось и в Kyiv Post. Когда я говорю, что мы были независимы и свободны, то это действительно так. Мы писали очень дерзкие вещи, очень по-хорошему наглые редакторские колонки еженедельно. У нас каждую неделю выходили два реториала — это маленькие колонки от редакции в каждом печатном выпуске, где была какая угодно критика власти. Нам было хорошо и свободно и в Kyiv Post, и это действительно правда, поэтому мы так остро отреагировали, когда эту свободу пытались урезать.
Другое дело, что сейчас, когда начинаешь что-то новое, ты все время думаешь: а что я сделаю иначе, что поменять? Мы не пошли в The Kyiv Independent делать копию Kyiv Post, мы пришли выполнять ту же миссию, но мы не ограничены в способах. Мы пришли с пониманием, что должны рассказывать в меру об Украине на английском языке. Рассказывать правду с локальной экспертизой, которой нет у иностранных журналистов, которые приезжают писать об Украине. Мы очень верим в эту миссию. У нас появилось больше поиска: теперь постоянно с какой-то тревогой оцениваешь "все ли я делаю правильно ли, можно ведь сейчас попробовать иначе?".
Фото: International Press Institute
— Сейчас у вас собственника нет? Редакция самостоятельно решает, о чем писать и никто не может вам начать диктовать?
— Да, хочу подчеркнуть, что мы как редакция и тогда решали, что нужно писать. Все решения принимались по редакционной работе, внутри редакции.
— Сейчас у нас нет никого, кто мог бы прийти и как-то попробовать свернуть эту историю, закрыть ее. Нет никакого собственника, который бы это мог сделать. Если у нас, не дай Бог, что-то не получится, то ответственность тоже вся на нас.
— Насколько поменялась команда? Много ли в The Kyiv Independent сотрудников из Kyiv Post?
— Почти все, кто есть сейчас в The Kyiv Independent, были в Kyiv Post. У нас добавились люди только с менеджерской стороны, потому что ушла команда журналистов, которая не умела продавать рекламу, заключать контракты… Мы заключили партнерство с медиа-консалдингом Jnomics, который стал менеджерской стороной издания. Из Jnomics пришли люди, которые тоже работали в Kyiv Post, только немного раньше. Сейчас в команде 24 человека, включая парт-таймеров, из них большинство — журналисты. 19-20 человек из тех, кто перешел из прошлой редакции.
Команде, которую уволили, через день собственник сказал, что журналисты могут возвращаться. Но все, кроме главного редактора. Прозвучала фраза: "Я нанимаю новое руководство Kyiv Post и буду рад, если вы все будете работать". Но ньюз-рум на это не повелся, потому что понятно, что никакой независимой журналистики не будет с этим собственником.
Эта группа составляла 30 человек, просто часть людей потом пошла по своим жизненным траекториям. Кто-то давно планировал уехать из страны, кто-то ушел из журналистики. Эти все люди помогли нам при запуске: в первые два месяца участвовали в работе, волонтерили, а когда мы уже стабилизировали команду, в конце декабря, часть людей пошла по своему пути.
— Между собственником и главным редактором Kyiv Post был конфликт?
— Я не знаю точно, но предполагаю, что собственник просто понимал по результатам трех с половиной лет работы с этим главным редактором, что он действительно охранял независимость ньюз-рума. Если у него была цель установить контроль над изданием, то это был не тот главред, который мог ему в этом помочь. Собственнику нужен был лояльный, подконтрольный человек.
На момент увольнения бывшей команды журналистом главным редактором издания был Брайян Боннер. Он с 2008 года занимал эту должность. Сейчас возглавляет команду журналистов Kyiv Post Богдан Нагайло. Он два раза пытался получить работу в издании, но оба раза не смог пройти испытательный срок.
— Что было самым сложным при создании нового проекта?
Главным вызовом для нас было найти финансирование. Мы сразу подались на несколько небольших грантов, ждали ответ, также запускали коммерческие активности. Мы понимали, что это главный вызов, что это наша будет такая битва Давида с Голиафом. Нам нужно будет как независимому медиа найти в Украине деньги, еще и будучи таким нишевым медиа, когда мы пишем на английском про Украину. Не всем это понятно. Это дополнительные сложности создает.
Второй вызов был сохранить команду, потому что все наши журналисты были в большом спросе. Тем более, что уже появлялись новости о том, что Путин может начать вторжение… Интерес к Украине повышался, иностранные СМИ искали здесь фрилансеров и журналистов, предложения по работе поступали всем нашим сотрудникам. Поэтому была задача сохранить их вместе как команду. Потому что такую команду, которая у нас сейчас, нужно искать и собирать не один год в Украине. Я не раз искала людей для Kyiv Post и знаю, насколько это специфическая и сложная работа по поиску именно таких сотрудников, которые могут писать качественно на английском, при этом владеть украинским и знать страну, да и быть нормальными журналистами. Это сложное и редко встречающееся сочетание на достаточном уровне.
— Как вы выбирали название для нового издания?
— Это было достаточно сложно. Поиск названия длился несколько дней. Это были огромные дискуссии в чатах. У нас был список с около 200 вариантов, из которых 10 — были финалистами. Шли баталии просто. В это время у меня была разница во времени с ребятами, и я каждое утро читала по 200 сообщений в чате, которые заканчивались: "Все, останавливаемся на этом варианте", и я видела, что нам это не подходит и говорила: "Нет, ребята, давайте еще подумаем".
Для выбора итогового названия мы собрали такой маленький комитет, и он голосованием решал.
— Новая редакция Kyiv Post не переманивала ваших журналистов?
— Нет, они не смогут это сделать, потому что все сотрудники, которые работают в The Kyiv Independent, никогда не будут работать с Kyiv Post. Я знаю, что новой редакции в Kyiv Post сложно искать людей, они пытаются переманить журналистов очень высокими зарплатами относительно нашего рынка. Но такого, чтобы туда всерьез кого-то из наших ребят звали, не припомню. Я даже не волнуюсь, что Kyiv Post кого-то переманит.
— С точки зрения конкурентных преимуществ, какие бы вы выделили у The Kyiv Independent?
Чтобы говорить о конкурентных преимуществах, нужно говорить о конкурентах, наверное. Вечный разговор, кто является нашими конкурентами… Мы команда людей, которые находятся на стыке западной и украинской новостной повестки. Мы можем написать об Украине так, чтобы это читали на Западе. Не просто написать на английском, потому что просто на английском может написать человек, который знает язык. А мы знаем, как это написать. Может быть это не очень очевидно для людей, которые не являются потребителями контента на двух языках, но принцип журналистской работы, структура текста то, как подается журналистский текст, он совершенно другой — в американском или британском мире, чем в украинском. То есть это совсем другие принципы. Невозможно просто перевести на английский статью из украинского медиа и подать ее читателю из Америки. Ему сложно будет это воспринять. Не совсем так построен текст, как он привык, и так далее. Мы — уникальная команда в том смысле, что мы знаем, как это делать. Мы знаем, как говорить с аудиториями на Западе, а у нас большинство аудитории — это Запад, а из Запада большинство — это США. Мы знаем, как говорить с ними так, чтобы они понимали и слушали про Украину. Мы почти все украинцы здесь. У нас есть несколько иностранцев, но они давно здесь живут, хорошо знают страну и в душе такие почетные украинцы.
Мы знаем эту страну хорошо. Конечно, мы делаем какие-то ошибки, но мы не сделаем никогда таких ошибок, которые делают иностранные СМИ, когда они там путают людей или могут написать, что русскоязычные украинцы пророссийские или что-то подобное. Вот таких каких-то важных, болезненных, масштабных ошибок мы не сделаем. Потому что мы знаем Украину, мы сами здесь.
— Все ваши журналисты живут в Украине?
— Да. У нас есть несколько человек, которые живут в Северной Америке. Они просто помогают нам. Это все люди тоже со связями с Украиной.
Но это люди, которые, например, ночью обновляют наш сайт или помогают скорректировать тексты. У нас сейчас таких четыре человека: один временно в Украине, а трое живут в США и Канаде. Но это люди, которые либо украинцы, либо со связями какими-то из Украины.
— У Украины и США большая разница во времени. Как вы подстраиваетесь? Во сколько начинается рабочий день журналистов?
— Никак не подстраиваемся. У нас просто есть понимание, что больше нас читают, например, днем и ближе к вечеру, когда не спит Америка. У нас есть понимание, что нас меньше читают рано утром, например. Подстраивания особого не происходит. Это просто то, что мы понимаем, то, что мы держим в голове всегда.
У нас рабочий день начинается обычно по местному времени. С 9-10 часов начинаем работать — и до упора, сколько нужно. Параллельно с этим есть круглосуточные новостные смены на сайте. Работают ночные редакторы в Северной Америке. Сайт и соцсети обновляются новостями круглосуточно. Просто редакция, которая в Украине, работает по нормальному украинскому времени.
— Вы не планируете в будущем запускать украино- и русскоязычную редакцию?
— Мы говорили об этом в самом начале. Мы всегда говорили об этом, как о чем-то, что мы не отметаем, но не видим необходимости прямо сейчас, потому что есть много прекрасных украинских медиа, которые хорошо справляются со своей работой. Мы пойдем на такое, только если будем видеть, что можем что-то добавить, внести какую-то ценность в этот ландшафт.
— С начала вторжения РФ в Украину, да и немного раньше, во многих украинских СМИ появилась англоязычная версия сайта. Какие СМИ вы могли бы выделить?
— Честно говоря, я их не читаю. Так, поглядываю, что они делают. Но это перевод новостей. Я считаю, что чем больше англоязычного контента про Украину, тем лучше. Сейчас это очень важно. Поэтому желаю всем удачи. Если они найдут свою нишу, будут рассказывать, то это не проблема для нас. Мы все-таки немного другое, мы – именно журналистская команда, которая полностью производит англоязычный продукт. Мы не команда журналистов, которые пишут украинские новости, а потом, например, три человека переводят их на английский. Мы делаем немного другую работу. Я не вижу в появлении англоязычных версий на украинских сайтах проблему или угрозу для нас.
— С точки зрения бизнес-процессов в редакции насколько отличается работа в англоязычном издании и в украиноязычном?
— Я не очень могу сравнить, потому что не работала никогда в национальном СМИ, которое не было на английском языке. Я работала в Kyiv Post с 22 лет, а перед этим я работала в локальном издании в своем родном городе Днепре. Поэтому мне сравнить что-то про бизнес-процессы сложно. Единственное могу сказать, что, конечно, люди дороже.
Фото: Facebook Ольги Руденко
— Редакция The Kyiv Independent с начала февраля усиленно готовилась на информационном фронте к масштабному российскому вторжению. Вы освещали информацию о вероятном вторжении РФ в Украину и брали информацию из собственных источников. Какой была первая реакция на вторжение?
— Конечно, мы следили за всем, видели эти предупреждения, писали о том, что происходит, что Россия концентрирует войска на границе. Внутри редакции у нас последние недели каждый разговор был сконцентрирован на "будет или не будет" (вторжение РФ в Украину. — Прим. "Дрон Медиа"). В принципе, мы все склонялись к тому, что если и будет вторжение, то оно будет какое-то локальное на Донбассе, что Россия попробует захватить весь Донбасс, где она уже оккупировала часть территории с 2014 года. Вот такого масштаба, когда вторжение произошло со всех сторон и с авиаударами по всем крупным городам, и в том числе по Киеву, такого мы не ожидали. Для нас это стало шоком. Мы были в Киеве, не выезжали заранее.
— Вы ранее рассказывали, что редакция разошлась буквально за несколько часов до вторжения. Можно подробнее?
— Я и еще несколько редакторов оставались 24 февраля до трех часов ночи в офисе, мы заканчивали работу. И несколько дней до этого так было. Я очень рассчитывала, что вот в эту ночь, со среды на четверг, я все-таки посплю. Когда ехала домой с работы ночью, прочитала, что Энтони Блинкен сказал, что вторжение в Украину начнется до рассвета. Это был жутковатый момент надвигающегося чего-то.
Когда я приехала домой, началось телевизионное обращение Владимира Путина. По его риторике было понятно, что, похоже, он собирается объявить войну. Тогда я написала короткую новость на сайт, подготовила черновик, где был заголовок "Путин объявляет войну Украине». А потом он завершил свое выступление, как мы знаем, словами, «И поэтому мы начинаем специальную военную операцию". Мы поняли, что это означает объявление войны.
К сожалению, некоторые англоязычные западные СМИ вышли в это время с заголовком «Путин объявил специально военную операцию в Украине». Это от непонимания происходящего.
— Они же потом поменяли риторику?
— Да, конечно. Сейчас ни одно англоязычное СМИ не используют слова «военная операция», но тогда они это выпустили. Это то, о чем я говорю: мы здесь и понимаем, что происходит, что это война. Он (президент РФ Владимир Путин. — Прим. "Дрон Медиа") может называть это как угодно. Он держится во власти, потому что манипулирует словами и смыслами. Но журналистам не нужно вестись на это. Мне кажется, назвать это не своими именами, назвать это тогда "специальной операцией", а не войной — это какое-то предательство интересов своей аудитории, потому что это же неправда. Ты покупаешься на вранье диктатора.
— Какое-то коллективное совещание у вас было о том, что дальше делать, в каких условиях работать, как рассказывать миру правду об Украине.
— Оно у нас было до вторжения. Примерно за дней 10 мы собрались, поговорили о вероятности того, что это будет. У нас у всех было понимание, что мы, конечно же, не прекращаем работать. Я попросила каждого журналиста сказать, какой у них личный план на случай, если что-то случится, если будет попытка вторжения в Киев. Все это тогда звучало еще как что-то, про что на всякий случай нужно поговорить. Но, наверное, этого не случится. Мне каждый сотрудник сказал, какой у него план: оставаться в Киеве или уезжать (из страны или на Запад Украины). Когда началась атака, я знала, кто и как будет действовать. Организованной эвакуации не было. Только для нескольких человек мы выделили транспорт, чтобы вывести.
— Вы все время оставались в Киеве?
— Нет, я уехала из столицы вечером 24 февраля. Потому что мне нужно быть на связи, а ближайшее доступное мне бомбоубежище — это станция метро, где не было интернета. Я была там в первый день, и поняла, что там невозможно работать. Также у нас было ощущение риска того, что русские могут попробовать вырубить связь. И тогда я бы стала бесполезной. Если бы я сидела несколько часов в день в бомбоубежище без интернета, это тоже было бы так себе. Поэтому я приняла решение вечером уехать. Это было очень сложное решение. Я почти не плакала с начала войны, у меня отключилась эта функция. Но вот в тот вечер, уезжая, я прослезилась, я не знала, увижу ли снова Киев.
— Вы заранее готовились к возможному отъезду? Был подготовлен тревожный чемоданчик?
— У меня он был наполовину собран. Туда я положила часть документов, личные вещи. Остальное уже собрала 24 февраля. Было ощущение, что уезжаю совсем ненадолго. Думала, что это может затянуться максимум на неделю, но в итоге вернулась в Киев только через примерно пять недель, в начале апреля. Я была в западной части Украины. У нас почти вся редакция осталась в Украине. Трое человек были в Киеве — это наша главная репортерская группа. Это были люди с опытом работы как военные журналисты на Донбассе. Они писали про Бучу, Ирпень, про обстрелы Киева, про человеческие жертвы, когда прилетало в дома.
Также остались в Киеве еще несколько человек из менеджмента. Остальные разъехались по Украине. Несколько сотрудников выехали за границу, потому что по ряду причин посчитали, что для личной безопасности так лучше. С тех пор почти все журналисты вернулись. Мы работали удаленно. В первые несколько дней все было сложно, потому что многие были в дороге, но все равно непрерывно доносили читателям информацию.
Об успехах нового проекта
— Насколько ваша аудитория выросла после начала полномасштабного вторжения?
— Самый показательный пример — это Twitter. Там у нас очень сильно выросла аудитория. За несколько дней до начала вторжения, 21 февраля, у нас было в Twitter 30 тысяч подписчиков, и мы были очень рады.
Где-то через неделю после начала вторжения у нас уже был один миллион, еще спустя какое-то время два миллиона. Сейчас у нас чуть больше двух миллионов. А мы 30 тысячам радовались очень. По сайту тоже был рост. Сейчас немного снизился интерес, к сожалению, к теме войны. Люди устают от этого, это не так впечатляет их, как вначале. Но у нас выросло от нескольких тысяч в день просмотров страниц до, по-моему, один месяц было 4,5 или шесть миллионов.
— Какая география ваших читателей?
— США на первом месте, Канада — существенно. И Западная Европа, то есть Британия и все страны. Там нет какого-то лидера — вся Западная Европа много читает. Процентов на 80 или даже больше — это сейчас западная аудитория. У нас есть читатели в Индии. Еще со времен Kyiv Post всегда были люди в Индии, которые живо интересуются Украиной.
Фото: Facebook Ольги Руденко
— В Time отметили, что The Kyiv Independent смогло собрать около двух миллионов долларов для поддержания своей работы. Как вам это удалось? Были ли у вас переговоры с потенциальными донорами?
— Нет, никаких переговоров не было. Здесь именно речь о краудфандинге, не о фандрейзинге. Это наша кампания, которую мы сделали на GoFundMe. Там мы собрали около 10 тысяч фунтов на запуск издания, на первые нужды. И когда началось вторжение, мы просто использовали уже готовую компанию и просто поменяли там фокус. Назвали ее "Поддержите The Kyiv Independent, чтобы он продолжил работать". Неожиданно для нас абсолютно поразительный был отклик, и мы собрали с того времени чуть меньше двух миллионов долларов. Если точно, то в фунтах у нас 1,5 млн. Было очень много анонимным пожертвований, одно такое составило 50 тысяч фунтов, например. Но очень много было маленьких пожертвований — по 5, 20, 25, 50, 100 фунтов. Всего 26 тысяч было пожертвований.
Для нас это невероятно, потому что это не просто про деньги. Мы чувствовали поддержку этих людей. Это было что-то совершенно особенное.
— Были обращения из других стран с благодарностью за вашу работу?
— Да, очень много откликов, они и сейчас есть. Мы получаем невероятное количество слов благодарности. Это очень поддерживает. Особенно в начале это было очень важно. Но сейчас, когда стихает интерес, очень важно получать такие хорошие отзывы и сообщения — в Twitter нам пишут и в других соцсетях. Это невероятная поддержка читателей, которые говорят "Спасибо".
Мне также важно всегда слышать отклики от коллег, от иностранных журналистов, которые говорят, что мы пользуемся вашей информацией как первоисточником для подготовки своих материалов. Я сегодня (интервью записывалось 21 июня. — Прим. "Дрон Медиа") говорила с одним иностранным журналистам, и он сказал, что с коллегами в Италии, когда пишут новости про Украину, в первую очередь читают The Kyiv Independent. И для меня это очень важно. Не играет роли даже то, сколько просмотров у нас на сайте. Мы понимаем, что люди, которые никогда о нас не слышали, не заходили на наш сайт, у нас есть все равно на них положительное влияние, потому что мы служим источником для журналистов, которые потом говорят с ними. Мы достигаем на самом деле больших аудиторий гораздо, чем чем указано в аналитике сайта или в соцсетях.
— Можно сказать, что аудитория Kyiv Post перешла на The Kyiv Independent?
— Только частично. Я понимаю, что есть люди, которые заходили на Kyiv Post изредка. И есть вероятность, что они продолжают это делать. Мне хотелось бы этих людей как аудиторию получить тоже, потому что я не считаю, что на Kyiv Post можно сейчас в его текущей форме полагаться как на нормальный источник информации из Украины.
— А как часто вы сейчас читаете Kyiv Post?
— Я не то чтобы читаю, скорее, поглядываю, что они там делают. Это можно сравнить с тем, что вы построили прекрасный дом, сделали все, как вам нравится, а потом пришли какие-то чужие люди, например, и живут там, и пользуются всем, что вы с таким усердием создавали. У меня с Kyiv Post похожие ощущения, потому что, видя, что происходит сейчас с изданием… Я стараюсь часто не заглядывать туда, поскольку это просто неприятно.
— Там сейчас другая редакционная политика ведется?
— Я вообще не уверена, что там есть какая-то редакционная политика. Такое ощущение, что там публикуется что угодно и что попало. У меня уже и интерес начал к нему угасать. Сначала я проверяла часто, но сложно их рассматривать как конкурентов, потому что там несерьезные вещи происходят.
— Как начинается ваш день? Есть ли в редакции еженедельные планерки и какой идейный вклад делают в развитие The Kyiv Independent журналисты?
— Мы проводим еженедельно встречи-созвоны с журналистами и менеджментом. Также общаемся в разных тематических чатах. Происходит очень много коммуникации на параллельных маленьких каналах.
У нас сейчас очень горизонтальная организация. Если кто-то пишет статьи, но говорит, что хочет сделать подкаст, то мы найдем для этого возможность. Мы на такой стадии, когда пробуем все. У нас свобода действий. У нас хорошие условия и для развития журналистов, и для того, чтобы они ощущали себя частью команды.
О журналистике в Украине
— Правительство Украины установило ограничения на распространение определенных материалов. По вашим оценкам, журналисты во время войны могут считать себя свободными? Насколько определенные запреты ограничивают журналистов в освещении правды?
— Из того, что я вижу, журналисты все равно находят способ все рассказывать. Меня тревожил подход власти к коммуникации с журналистами по вопросам ограничений. Потому что, насколько я видела, очень было мало разъяснено. Все, кого я знаю, все журналисты задавались вопросом: действительно ли можно корректировать огонь по фотографиям места прилета из Facebook или в СМИ.
Я знаю, что происходили неформальные встречи представителей власти с журналистами по этому вопросу, где также не было дано никаких разъяснений. Мне кажется, что коммуникация со стороны власти по этим вопросам оставляла желать лучшего. Но мы здесь в каком-то смысле на одной стороне. Мы все здесь за Украину, мы все украинцы, мы все вместе, это война за выживание наша общая. Никто из журналистов не хочет навредить Украине. Но если было бы нормально разъяснено, это было бы лучше. Мне кажется, коммуникация власти с журналистами происходит иногда не идеально.
— Могут ли быть опасения, что, когда война закончится, властям будет сложно отказываться от контроля информационных потоков, от влияния на медиасферу и работа в условиях такого контроля со стороны государства останется? Ведь политики – тоже люди, они уже привыкли, что их поддерживают.
— Я думаю, что нам нужно следить за происходящим с повышенным вниманием, потому что мы живем в стране с все-таки не идеальной свободой слова. Конечно, если сравнивать с тем, что в России проходит, может показаться, что у нас все прекрасно. Но мы знаем, что до вторжения у нас были проблемы свободы слова. Украина далеко не высоко была в мировом рейтинге свободы слова.
Мы сейчас в очень необычной ситуации как журналисты, потому что, как правило, журналисты и власть по разные стороны. Наша работа – подвергать критике, подвергать сомнению и смотреть под увеличительным стеклом на все действия власти. Наша функция — это быть стражами, гарантировать подотчетность власти обществу. Поэтому очень необычно, что мы сейчас по одну сторону в плане того, что сейчас война за выживание.
Но рано или поздно эта функция подотчетности вернется. Это произойдет, скорее, рано, чем поздно. Функция того, чтобы гарантировать подотчетность власти. Я думаю, что нам нужно очень внимательно смотреть, чтобы та странная ситуация, странные отношение власти с журналистами, которые есть сейчас, не ухудшили свободу слова после победы.
Фото: Facebook Ольги Руденко
— Сейчас эта сплоченность СМИ и власти за выживание влияет на объективную картину происходящего?
— Я бы все-таки не совсем сплоченностью это называла, потому что журналисты сейчас не за власть, журналисты — за выживание страны. И власть, насколько мы видим, и надеемся, что это так, за выживание страны. Тот же Владимир Зелинский сделал много достойных уважения шагов с начала вторжения, и это не отрицают. Все равно у любого нормального журналиста на первом месте стоит правда. Она не должна быть жертвой даже войны, ничто ее не отменяет. Нам и не надо жертвовать правдой, потому что правда сейчас на стороне нашей страны. Мы ни на кого не нападали, мы защищаемся. Нам тут даже, извините, врать не нужно. Просто нужно рассказывать правду о том, что делают российские войска в Украине, про эти зверства, что еще нужно?
Для журналистов правда остается выше всего. Я даже не могу сказать, что здесь какой-то происходит болезненный компромисс. Интересы защиты правды и интересы нашей страны в этом случае абсолютно согласованы. Потому что правда на нашей стороне.
— Считаете ли вы, что роль медиа в современном мире нужно переосмыслить?
— Думаю, что нет какого-то органа или группы людей, которые могут собраться, сесть и переосмыслить роль медиа. Я считаю, что каждое медиа должно думать, то ли оно делает или нужно делать что-то другое, и думать каждый день. Это разговор, который тянется уже лет 20, возможно больше, про угасание традиционных медиа. Если коротко, то журналистика и медиа никуда не денутся. Они могут меняться, могут меняться форматы. Приходит видеожурналистика, дата-журналистика, подкасты. Все равно в центре всего остается правда, история и человек. В каком формате, как, какая будет длина статьи или длина подкаста, или еще что-то и где аудитория это услышит или увидит — это уже детали. Но журналистика никуда не девается, ее хоронить не нужно.
— В чем нужно переосмыслить международные стандарты журналистики? Если брать за основу, что журналисты стремятся придерживаться стандартов BBC, то есть какие-то моменты, где вы видите какой-то внутренний конфликт, возникают профессиональные споры?
— Иногда, не так уж часто сейчас, бывает, что какие-то СМИ или журналисты воспринимают правила баланса слишком буквально. И это во вред. Например, есть какое-то старое, классическое правило традиционной журналистики про то, что нужно спросить две стороны конфликта. Но значит ли это, что нужно буквально его, например, понять и приложить к текущей ситуации? Значит ли это, что когда Россия вторгается в Украину, убивает здесь детей бомбами в Мариупольском театре, нужно журналисту позвонить в Минобороны Российской Федерации и просить объяснить этот поступок? Да, конечно, черт возьми, нет. Это смешно было бы.
Но бывают перекосы, когда слишком буквально понимают две стороны конфликта, и уравнивают жертву и агрессора. Это введение в заблуждение читателя, я считаю. Что касается подходов международной журналистики, то, что мне стало очевидно в последние несколько месяцев, так это то, что иностранные СМИ, международные СМИ, которые приезжают на места делать материалы, например, об Украине, должны найти способ более близко работать с местными журналистами. То есть не нанимать их в качестве фиксеров или просто пользоваться их материалами, или позвать на кофе и просить рассказать о своих источниках, а найти какой-то способ для коллаборации с ними.
Потому что, это просто потеря, ведь здесь есть столько прекрасных журналистов, которые прекрасно знают местные контексты, страну и т.д. Их наработанные годами журналистского опыта знания никак не достигают иностранных аудиторий обычно, потому что какое-нибудь иностранное медиа просто присылает своего местного журналиста из Брюсселя, чтобы он провел неделю в Украине и написал две-три статьи. Мне кажется, что здесь есть упущенные возможности, потому что очень мало коллаборации происходит с журналистами на местных уровнях и международными.
— При выборе сотрудников для своего издания, какие критерии для вас основные?
— Одинаковое понимание нашей миссии и принятие ее как своей миссии. Бескомпромиссность, когда речь идет о правде. Общечеловеческая адекватность. Я работала с разными людьми за свою карьеру. Я знаю, что ни один самый прекрасный специалист, самый большой профессионал не стоит того, чтобы за него держаться, если плохо ведет себя с окружающими людьми, с коллегами. То есть просто быть адекватным, нормальным человеком это качество, которое нельзя недооценивать.
О финансировании
— С началом вторжения во многих редакциях украинских произошли сокращения, снижение зарплат. В вашей редакции такого не было?
— Нет, у нас такого не было. Как я говорила, к счастью, нас поддержали читатели, поэтому мы избежали этого. Более того, наши коллеги сделали фандрайзинг. Сразу после того, как началась наша кампания, мы увидели, что люди охотно жертвуют на поддержку The Kyiv Independent, коллеги запустили такой же фандрайзинг на этой же платформе только для других украинских.
Там тоже довольно успешно прошла кампания, около миллиона фунтов они собрали. Мы просто поддерживали эту кампанию нашими платформами, потому что у нас там была очень большая аудитория в социальных сетях, в том числе. Мы шерили, просили поддержать украинские СМИ. Мы не участвовали никак в распределении денег или в чем-то подобном, но рады, что смогли помочь нашим коллегам.
— Основным вашим источником финансирования выступают читатели?
— Да, конечно. Мы получили пару маленьких грантов, которые были еще до вторжения. Но все равно нас больше поддерживают читатели.
— Сбор средств до сих пор происходит?
— Сейчас он почти остановился. Но полностью мы не останавливаем фандрайзинг, потому что понимаем, что хоть сумма и большая, но и работать сейчас стало дороже, и нужно расширяться, потому что очень маленькая команда. Это кажется большой суммой, но на самом деле, если у нас не будет возможности зарабатывать деньги, в наше время, а ее не будет, то это совсем не такая огромная сумма. Она даст нам сейчас возможность работать, но нельзя сказать, что мы обеспечены навсегда.
— Вы предусматриваете риски, если деньги на содержание редакции закончатся?
— Ну, они же не закончатся внезапно. Мы должны придумать, как обеспечить нашу работу дальше. Во-первых, мы хотим пробовать все. Мы не отказываемся от рекламы. На сайте есть рубрика «Вакансии», где компании могут платно размещать вакансии, и она работает даже сейчас. Мы говорим с рекламодателями, мы не отказываемся ни от чего. Мы, конечно же, будем продолжать работу с читателями, которые нас поддерживают, и продолжать предлагать им разные возможности нас поддержать. Мы будем использовать все возможности, а не сидеть, сложа руки, на этих первых собранных средствах и ждать, когда они закончатся.
— Запуск рекламы вы планируете на англоязычную аудиторию? Или на украинскую тоже?
— И на украинскую, в том числе, да. У нас есть все-таки небольшая часть украинской аудитории. Это аудитория образованная, которая может читать по-английски, как правило, со средним или высоким уровнем дохода.
О Time
Обложка журнала Time с Ольгой Руденко
— Как вы отнеслись к тому, что попали на обложку Time? Вы писали, что были смешанные чувства. Расскажите об этом подробнее.
— Честно говоря, у меня не было какого-то восторга. Это больше воспринималось как что-то странное. Я точно никогда не стремилась к этому и не думала, что такое случится, потому что я не актриса и не основатель компании, какого-нибудь стартапа и не политик. Я абсолютно на 100% отдаю себе отчет в том, что я просто представляю, во-первых, Украину, во вторых, украинские медиа и, конечно же, The Kyiv Independent. Я не воспринимаю это, честно говоря, как даже что-то личное… Я там как Аватар, я это полностью понимаю.
— Это вдохновило вас?
— Это дало понимание, что, возможно, этот статус позволит мне больше помогать. В том числе в вопросах фандрайзинга, в вопросах связи и так далее. Это вдохновило в том смысле, что теперь ты понимаешь, что можешь делать немножко больше.
Когда сказали, что мое фото разместят на обложку, честно говоря, до момента, пока я его не увидела, не очень в это верила. Я думала, что, возможно, они всем так говорят… Потом увидела, что они запостили интервью в Twitter. Это, конечно, были странные ощущения.
— Как на это отреагировали остальные?
— Очень много пришло поздравлений. За меня очень порадовались близкие, друзья, коллеги. Были какие-то официальные посты, поздравления от организаций американского посольства в Украине, от главы Офиса президента Андрея Ермакова. На Facebook-странице моей школы был пост что-то вроде "Гордимся такими выпускниками". Это было мило.
О пропаганде
— Реально ли перевернуть восприятие сегодняшних событий в умах людей, которые выросли и продолжают жить в условиях пропаганды? Что для этого нужно делать?
— Вы имеете в виду Россию?
— Да, и Беларусь, другие страны, в частности постсоветского пространства.
— Я думаю, что вопрос, как победить дезинформацию и пропаганду по уровню сложности и важности для нашего общества где-то рядом стоит с вопросом, как вылечить рак? Если бы у меня был ответ на то, как вылечить людей, которые выросли на пропаганде, на ложной информации, я бы, наверное, бегала и рассказывала его всем, кто может слушать. У меня такого ответа, к сожалению, нет. Но хочу сказать, что я не разделяю распространенное мнение, что пропаганду нужно выбивать пропагандой. Возможно, я все-таки немножко здесь идеалист. Я верю в правду, верю в то, что правда сильнее, чем ложь, и что она сильнее, чем пропаганда. И что в итоге решение будет найдено. Я бы не занималась, наверное, журналистикой, если бы думала, что пропаганда и дезинформация победили, и поделать тут уже больше нечего.
Другое дело, что мне очень не нравится, когда говорят о российском современном обществе, которое там на 70% поддерживает войну в Украине, как о жертве. Это снимает ответственность. Мне очень не нравится нарратив, которым со ста миллионов взрослых людей, которые приветствуют убийство мирных людей в Украине, снимают ответственность за эти людоедские взгляды.
Мы же все понимаем, что российское общество сегодня является больным организмом, и ему надо будет как-то переродиться во что-то другое вырасти. Думаю, что излечение российского общества, которое больно этой пропагандой, возможно только с принятием вины, только с пониманием, что что-то произошло не так. А если объявить их жертвами и лечить как беспомощных жертв, то это никуда не приведет.
— Считаете ли вы, что при помощи таких личностей, как Александр Невзоров, который хочет получить украинское гражданство, можно будет переломить пропаганду? Глава Офиса президента Украины Андрей Ермак в одном из недавних интервью сказал, что Невзоров сегодня – это медийное оружие, многие россияне к нему прислушиваются, и он может нам помочь. Разделяете вы мысль, что это действительно может быть таким инструментом для борьбы с пропагандой?
— Я мало знаю о деятельности Невзорова и насколько он влиятелен в России. Но точно знаю, что мы сильно обидим наших друзей из Прибалтики, если сейчас возвеличим Невзорова здесь, потому что там есть история. Я вообще скептически и настороженно отношусь к такому возвеличиванию и безусловному принятию так называемых хороших русских. Потому что я — украинка, я выросла с выражением, что если сковырнуть любого русского либерала, то там будут империалистские шовинисты, и то, что любой русский либерал заканчивается на украинском вопросе. Я прекрасно помню, как Алексей Навальный фактически поддержал аннексию Крыма и сказал, что не будет отдавать его назад, если станет президентом России. И он никак не отвечал за эти слова. Поэтому как украинка я крайне настороженно отношусь к так называемым либеральным русским, потому что враг режима Путина — это далеко не всегда друг Украины.