Боевые действия на атомных станциях, повреждение промышленных объектов и раздел территории приносят огромный ущерб среде, в которой живут люди. Его невозможно точно оценить, но одно уже ясно: возможно, часть территорий станет вообще непригодна для людей.
Война в Украине началась раньше, чем принято говорить. Первые выстрелы прозвучали в 2014 году в Крыму, потом в Луганской и Донецкой областях. Потом в 2015-м конфликт приутих, но не закончился.
А в 2022 году война разгорелась по-новой, затронув почти всю Украину. Об экологических последствиях этой войны много пишут и даже снимают фильмы. Минэкологии Украины сравнивает загрязнение воздуха из-за войны с годом работы металлургического предприятия и отмечает, что повреждено более четверти экосистем по всей стране.
Во время боевых действий погибших не хоронят вовремя, атомной станцией прикрываются при обстрелах, а воду из угольных шахт не откачивают – и этот список можно продолжать. Но он не отражает главного: природа частично восстановится через десятки лет. Полностью — никогда.
Почему воевать в Украине — это почти как бомбить Китай? Сколько земель в итоге станут непригодными для жизни и можно ли что-то сделать? Объясняет Анастасия Бондаренко, правовой аналитик в сфере управления рисками возникновения чрезвычайных ситуаций. Два года она специализировалась на экологических рисках Донбасса, а сейчас вместе с другими экспертами работает с Планом восстановления Украины в подгруппе по экологической безопасности.
Анастасия Бондаренко. Фото Анны Волынец
Воевать в Украине — почти то же самое, что в Китае
— С чем можно сравнить текущие события во время войны в Украине в плане влияния на окружающую среду?
— С одной стороны, ни с чем. Эта война уникальна, потому что человечество еще не было на таком уровне технологического прогресса и загрязнения окружающей среды.
С другой — Украина является наиболее техногенно перегруженной страной (в регионе). Если бы вдруг началась война на территории Китая — то они на похожем уровне нагрузки на окружающую среду, только (в Китае) хуже.
— Все настолько плохо?
— Да. Донецкая и Луганская области, где боевые действия начались в 2014 году, были экологически сложными еще до войны. Просто война принесла ограничение доступа на некоторые территории, усугубила многие негативные процессы.
Например, шахты: раньше их подтапливало, а сейчас почти все затоплено. Вернуть их в былое состояние невозможно. Плюс в Донецкой и Луганской областях химические производства, металлургия, (разрушенный) Мариуполь — зона экологического бедствия.
Если срочно не начать что-то делать, то часть Луганской и Донецкой областей будет непригодна для проживания.
Солдаты прикрываются атомным реактором
— Это можно назвать самой серьезной экологической проблемой войны?
— Нет, у нас (в этом смысле) много интересного. Например, урановые рудники, где могут начаться боевые действия, и тогда разработки затопит. Содержимое шахт попадет в грунтовые воды и почвы и отравит их.
У нас есть атомные станции, две из которых захвачены. Сейчас в Энергодаре все на лезвии бритвы: российские войска просто поставили свое оружие за станцией. Они стреляют по нашей территории, а мы не можем отвечать: будет еще один Чернобыль. Есть и вторая оккупированная АЭС.
— Насколько серьезной проблемой является то, что российские солдаты находились в Чернобыльской зоне?
— На самой станции все нормально. Но есть так называемый Рыжий лес, где эти люди успели окопаться — и это проблема, потому что были поднят на поверхность зараженный грунт (Рыжий лес — территория, на которую пришлось больше всего радиоактивной пыли при взрыве реактора в Чернобыле в 1986 году. — Прим. "Дрон Медиа"). С таким же успехом они могли окопаться в реакторе.
Еще у нас есть завод "Азот" в Северодонецке, который был разбит летом во время боев, его сейчас пытаются восстановить. Плюс в Донецкой и Луганской, отчасти в Харьковской областях много очистных станций работает с хлором. У хлора очень большой радиус поражения. Если туда попадет снаряд, то не останется ни птиц, ни животных.
Мертвые люди отравляют живых
Есть также человеческий фактор в самом прямом смысле.
— Погибшие?
— Да. Это то, что сейчас происходит в Мариуполе: если их тела не убирать надлежащим образом, как бы ни цинично звучало, то будут проблемы. Сейчас речь идет о вспышке холеры, ведь водопроводы разрушены и продукты разложения попадают в питьевую воду.
— Но ведь это не только в Мариуполе.
— Конечно. Харьковская область, Сумская – но в Сумской трупы хотя бы убирают.
— Что с ними надо делать — закопать в землю?
— Их нельзя оставлять разлагаться на улице.
У нас сейчас есть оккупированный город Изюм в Харьковской области, на границе с Донецкой и Луганской областями. Мы не знаем, что там происходит, но по опыту предыдущих лет в Луганской и Донецкой областях не убирали трупы — их скидывали в водоемы, там их едят рыбешки. Там же плавают гуси, оттуда же люди берут воду, когда ее не хватает. Кишечные инфекции как следствие.
Действие трупного яда может проявиться только после накопления. Когда — это зависит от химического состава воды. Где-то труп полежал меньше, а где-то дольше и на солнце, а потом наполовину разложился. В какую воду он потом попал — стоячую или проточную?
И это еще хорошо, что было нежарко, когда было очень много трупов (весной). Лето в Мариуполе — самое жаркое за последнее время, потому что меняется климат. Могла быть не только холера, но и что-то тропическое, там рядом море и комары.
— Как ты выдерживаешь работу с такими темами?
— Ну трупы же не перестанут разлагаться, если я не захочу их видеть. Лучше это принять и что-то делать: мы собирали и передавали таблетки для фильтрации воды.
Радиоактивную шахту Юнком затопило полностью
— Вернемся к холере и воде. Она распространяется, потому что люди пьют откуда могут, а это значит — поверхностные воды?
— Да. На востоке Украины они никогда не были чистыми. Например, в Луганской области есть речка Камышеваха, которая на моей памяти года четыре уже концентрированного цвета грязной фанты. Этот цвет появился из-за подтопления шахт в городе Золотом, который с 2015 года разделен на две части — оккупированную и нет.
Шахты приносят сюрпризы: (из-за них) в некоторых местах водоемы не меняют цвет, а перестают наполняться, как река Кривой Торец. Она высыхает и уходит под землю, но при этом в части колодцев поднимается уровень воды, в другой — падает. Мы не знаем, какие под землей идут процессы, потому что не можем попасть туда. Они ухудшаются за счет увеличения количества "копанок" — незаконньіх шахт, которьіх за время оккупации стало намного больше.
С 2017 года мы пытаемся продвинуть идею совместной мониторинговой группы (с россиянами), потому что эти территории взаимосвязаны. Но ничем не закончилось: российская сторона игнорирует экологические вопросы.
Плюс в Донецкой области есть уникальный объект Кливаж и шахта Юнком. Там в 1979 году был произведен экспериментальный подземный ядерный взрыв. Таким образом думали получить больше доступа к породе. Но температуры были такие, что, грубо говоря, образовался расплавленный стеклянный столб, который фонит и источает радиацию вокруг. При СССР его зашили в бетонный цилиндр и постоянно откачивали воду. Откачивали даже в 90-е, когда не было денег и отключали свет — все прекрасно понимали, чем это чревато.
По информации позапрошлого года мы получили подтверждение, что объект Кливаж затоплен полностью. Бинго! Мы не знаем, какой там уровень радиации, потому что нет доступа. МАГАТЭ пыталось тоже, потому что это важно. На поверхности течет речка Кальмиус, которая впадает в Азовское море, и радиация приплывет к нам всем.
У нас много и других объектов, разобраться с ситуацией на которых надо было еще вчера. Даже как-то и говорить неловко...
Но чем дольше длятся боевые действия и мы ничего не делаем, тем больше будет совсем не пригодных для проживания территорий.
Как оценить ущерб?
— Занимался ли кто-нибудь оценкой последствий?
— (До войны 2022 года) две общественные организации делала оценки по Донецкой и Луганской областям, но комплексную никто не вел. К тому же нужен доступ к оккупированным территориям. У нас есть организация "Экология. Право. Человек", и она сейчас пытается сделать приблизительную оценку возможного ущерба.
Но пока такой оценки нет, и потому оценить степень ухудшения состояния окружающей среды очень сложно. Методология оценки ущерба разрабатывается только сейчас. Этим занимается множество экспертов из экологических организаций, Министерства защиты окружающей среды, международные эксперты.
В самом лучшем случае к концу года будет черновой вариант, который можно будет выставить на голосование в Верховную раду, потом его вернут на доработку и все такое.
— Что будет раньше — чистовик документа или конец войны?
— Да ладно, война так быстро не окончится. Смысл в том, что нам нужно разработать методологию оценки ущерба в ситуации, когда фактически нет системы мониторинга. Где-то собираются данные по поверхностным водам, где-то еще по воздуху — например, какой выброс СО2 дает один взрыв из "Точки-У". (Но это происходит несистемно).
Надо, чтобы россияне хотя бы убирали за собой
— Можно ли говорить об экологических проблемах, связанных с войной, на территориях, которые не были оккупированы?
— Да. Сейчас более-менее не затронута экология только трех-четырех западных областей. Не оккупирована сейчас, например, Черниговская область, но там были сильно разрушены водопроводы. Там же в земле снаряды, а значит, тяжелые металлы, кое-где и остатки фосфорных бомб.
— Что с этим всем делать?
— Это риторический вопрос. Начать делать хотя бы что-то. Я понимаю, что у россиян принцип выжженной земли. Но нам надо пытаться давить на международное сообщество, чтобы оно давило на Россию. Чтобы они хотя бы, грубо говоря, убирали за собой.
Сейчас появились новости, что в Мариуполе они утилизировали людские трупы вместе со строительным мусором — простите за цинизм. Сначала они доставали трупы из завалов, а потом появилась информация, что стали отвозить на полигон все, не разбирая, кашу из остатков строений и того, что было внутри.
Единственный способ что-то сделать — через Красный Крест, который и так дискредитировал себя как смог. Нужно использовать средства дезинфекции.
И это я не говорю про флору и фауну Азовского моря, куда все попало через речку Кальмиус: все эти их дурацкие фосфорные снаряды, все трупы — все плывет в море. Они что, копали это море?.. А там потом выбрасываются дельфины.
Как справляется Украина?
— Мы не можем отменить то, что уже произошло. Но можем минимизировать последствия и не ухудшать ситуацию дальше. Надо заниматься мониторингом и хотя бы чистить поверхностные воды. Объяснять населению, где лучше не растить морковку, грубо говоря. Что нельзя есть морковку, которая росла рядом с незакопанным трупом, ниже по уровню от свалки или кладбища. Если вода в колодце изменила цвет — лучше ее не пить, она не отстоится. И сделать доступнее фильтры для воды.
— До того ли украинцам, чтобы заниматься ликвидацией последствий?
— Скажем так: мы пытаемся, НГО и даже иногда министерство. Пока все общественные инициативы и международные организации задействованы в минимизации количества мусора. Мы не имеем права трогать только оружие.
— Они организуют людей?
— Да, и люди сами тоже организуются. Один из плюсов децентрализации — активные громады (местные сообщества. — Прим. "Дрон Медиа"). Они проводили у себя толоки (субботники. — Прим. "Дрон Медиа"): убрать город, почистить речку.
Общественные организации и частные инициативы активно мониторят состояние воздуха, но без единой методологии. Да, есть государственная система мониторинга, но датчиков не хватает.
— Можно ли сказать, что сейчас основная работа — это уборка и мониторинг, пусть и несистемный?
— Да.
— Перспективы?
— Сложно об этом говорить, потому что мы еще в процессе. Вот взорвется атомная станция в Энергодаре — и можно уже не убирать…
Нужно понимать — экосистема не зря называется системой. Все, что касается континента Евразии. — люди рано или поздно ощутят последствия, где бы они не находились.